Искандер молча взглянул на золотые зубы Любови Алексеевны странными своими глазами, как будто разошедшимися в стороны под придавленным лбом. Любовь Алексеевна протянула ему прошение и, волнуясь, стала говорить.
Он слушал, читал бумагу и кивал головою.
— Угу!.. Да… Так…
И все сочувственнее кивал головою.
— Хорошо. Все, что возможно, будет сделано. Не волнуйтесь.
Взял чернильный карандаш и на углу прошения стал писать.
— Вот. Пойдите, отдайте бумагу управляющему делами. По коридору вторая дверь направо.
Любовь Алексеевна растерялась от радости.
— Спасибо вам!.. Большое, большое вам спасибо, товарищ Искандер!
— Не стоит, сударыня. Это наш долг.
Они вышли. Любовь Алексеевна восторженно говорила:
— Смотрите, какой милый! Совсем не такой, как о нем говорили. Что он написал?
На площадке лестницы они стали читать. Любовь Алексеевна вздрогнула.
— Господи! Да что же это? Екатерина Ивановна, что же это здесь…
На прошении крупным, размашистым почерком было написано:
«Оставить эту нахальную бумагу без последствий. Держать в подвале, пока не внесет до копейки. А сдохнет, беда не велика».
Милиционер у двери в кабинет не хотел их впустить. Катя властно сказала:
— Да мы сейчас тут были, нам два слова.
Председатель ревкома разговаривал с толстой, заплаканною женщиной. Он взглянул на них, и Катя прочла в его глазах скрытно блеснувшее, острое наслаждение. Любовь Алексеевна подошла.
— Товарищ Искандер!.. Что же это, недоразумение? Вы издеваетесь надо мной…
Искандер вскочил с потемневшими глазами и топнул ногою.
— Вон!! Как вы смели сюда войти?
Катя вмешалась.
— Да послушайте! Поймите же: откуда им взять денег, если деньги были в банке, а из банка не выдают!
— Где хотите, доставайте! Нам хорошо известно, как он зарабатывал! Тысячи загребал. Юрисконсультом был у самых крупных фабрикантов; рабочих засаживал в тюрьмы. Пусть теперь сам посидит. Я вас заставлю распотрошить ваши подушки! Сегодня же переведу его в карцер, — будет сидеть, пока все не внесете.
Катя в бешенстве спросила:
— Скажите, пожалуйста, кому можно на вас жаловаться?
Искандер изумленно поднял брови, поглядел на нее и с наслаждением ответил:
— Можете телеграмму послать Ленину… Товарищ Григорьев!
В дверях появился милиционер.
— Чего вы сюда впустили этих? Гоните их вон!
Они вышли. Когда спускались по широкой лестнице, Любовь Алексеевна вдруг дернула Катю за рукав и покатилась по мраморным ступенькам вниз.
Мучительный был день. Катя не пошла на службу и осталась с Любовью Алексеевной. Мириманова была как сумасшедшая, вырывалась из Катиных рук, билась растрепанною головою о стену и проклинала себя, что ухудшила положение мужа.
Только поздно ночью она заснула тяжелым, летаргическим сном. То и дело как будто кто-то другой рыдал в ней смутным, словно из другого мира звучавшим рыданием.
На заре в прихожей зазвенели сильные, настойчивые звонки. Любовь Алексеевна со стоном проснулась и вскочила. Катя отперла.
Вошло четверо — двое мужчин и две женщины.
— Что вам нужно?
Один, высокий, с револьвером у пояса, властно спросил:
— Кто живет в этой квартире?
— Тут много живет…
— Рабочие или из буржуазии?
— В тех двух комнатах живут красноармейцы… Я — советская служащая…
— Вон в тех двух? Хорошо… Товарищи, сюда!
Они вошли в комнату Любови Алексеевны. Женщины подошли к комодам и стали выдвигать ящики. Высокий с револьвером стоял среди комнаты. Другой мужчина, по виду рабочий, нерешительно толокся на месте.
С револьвером сказал:
— Товарищ, что ж вы? — Он повел рукой вокруг. — Выбирайте, берите себе, что приглянется. Вот, откройте сундук этот.
Рабочий мялся. Катя спросила:
— Скажите, что это? Обыск?
— Изъятие излишков у буржуазии. Товарищ, пойдите-ка сюда!
Мужчина с револьвером открыл сундук.
— Вот, шуба меховая. Я думаю, пригодится вам?
Любовь Алексеевна, в кофточке, сидела на постели с бессильно свисшими, полными плечами и безучастно смотрела.
Рабочий конфузливо вынул шубу, отряхнул ее от нафталина и нерешительно оглядел. Женщины жадно выкладывали на диван стопочки батистовых женских рубашек и кальсон, шелковые чулки и пикейные юбки.
Одна, постарше, с желто-худым лицом работницы табачной фабрики, спросила нерешительно:
— Товарищ, а зеркало можно взять?
— Берите, берите, товарищ, чего стесняетесь? Видите, сколько зеркал. На что им столько! По три смены белья оставьте, а остальное все берите.
У женщины разгорались глаза. Младшая взяла с туалета две черепаховых гребенки, коробку с пудрой, блестящие ножницы.
Мужчина с револьвером обратился к рабочему, все еще в нерешительности смотревшему на шубу.
— Ну, товарищ, чего ж вы? Берите, нечего думать. Шуба теплая, буржуйская. Великолепно будет греть и пролетарское тело!
Любовь Алексеевна сказала:
— Послушайте, вы говорите, — изъятие излишков. Это единственная шуба моего мужа.
— А где ваш муж?
— Он… он сейчас арестован за невзнос контрибуции…
— Та-ак… — Мужчина усмехнулся. — Берите, товарищ! Ему в тюрьме и без шубы будет тепло.
Любовь Алексеевна уткнулась головою в подушку.
— Господи!.. Господи, господи! Когда же смерть? Когда же, когда же смерть!
Она рыдала в подушку, колыхаясь всем своим телом.
Женщины, с неприятными, жадными и преодолевающими стыд лицами, поспешно, как воровки, увязывали узлы. Рабочий вдруг махнул рукою, положил шубу обратно в сундук и молча пошел к выходу.