Спор начал падать. Всем еще милее и симпатичнее стал Балуев с его серьезным, напряженно-вдумывающимся лицом, какое у него было во время спора. Варвара Васильевна сказала:
— Тимофей Степаныч, ваш чай совсем остыл. Дайте, я вам налью свежего.
— А вот сейчас! Я этот допью! — Балуев поспешно допил чай и протянул стакан Варваре Васильевне. Сергей предупредительно взял стакан и передал сестре.
— Скажите, Тимофей Степаныч, — спросил он, — как вы стали вот таким? Вы учились в какой-нибудь школе?
— До двадцати лет я и грамоте не знал. Приехал в Питер облом обломом. Потом уж самоучкой выучился.
— А что вас заставило научиться?
Балуев улыбнулся.
— Захотел сам французские романы читать. Очень уж они меня заинтересовали. На квартире у нас, как воротимся с работы, один парнишка громко нам «Молодость Генриха Четвертого» читал, — всю бы ночь слушал. Выучился я, значит, стал читать. Много прочел французских романов, тоже вот фельетонами зачитывался в «Петербургской газете» и «Петербургском листке». Даже нарочно для них в Публичную библиотеку ходил. Ну, а потом поступил я в вечернюю трехклассную школу, кончил там, — после этого, конечно, получил довольно широкий умственный горизонт.
Слушатели украдкою переглянулись. Выражение у всех вызвало умиление.
— И ведь вот штука какая любопытная! — улыбнулся Балуев. — Помню, читал я «Рокамболя»; два тома прочел, а дальше не мог достать; уж такая меня взяла досада! Что с ним дальше, с этим Рокамболем, случится? Хоть иди на деньги покупай книжку, ей-богу!.. Ну, ладно. Прошло года четыре. Уж Добролюбова прочел, Шелгунова, Глеба Успенского. Вдруг попадается мне продолжение… Желанный! Забрал я книжку домой, думаю, — уж ночь не посплю, а прочту. Стал читать, — пятьдесят страниц прочел и бросил. Такая глупость, такая скучища!.. А все-таки добром я ее помяну всегда, она меня читать приучила. Ну, а час-то который сейчас? — обратился он к Варваре Васильевне.
Варвара Васильевна вздохнула:
— Пора идти, а то на поезд опоздаете! А может быть, останетесь до завтра?
— Нет, нельзя, нужно спешить! Спасибо на угощении. Прощайте!
В своей черной блузе, в пыльных, отрепанных сапогах, он обошел стол, протягивая всем широкую руку. Катя робко поднялась и — розовая, с внимательными, почтительными глазами — ждала.
Балуев протянул ей руку. Она вложила в эту грубую, мозолистую руку свою белую, узкую руку и крепко пожала ее. Глаза засветились умилением и радостным смущением.
Балуев взял со стула свой узелок и вышел в сопровождении Варвары Васильевны.
Все сидели молча. Варвара Васильевна воротилась.
— Как он, однако, изменился! — задумчиво произнес Токарев. — И какой он крепкий, цельный — прямо кряжистый какой-то!
— Да. Ничего нет похожего на прежнее, — сказала Варвара Васильевна. — Помните, раньше? Горячий, пылкий, — но совсем как желторотый галчонок; разинул клюв и пихай в него, что хочешь. Ну, а теперь…
Вегнер печально спросил:
— А теперь?.. По-моему, это положительно ужасно! Такое отрицание теории — гибель и смерть решительно всему. Мы это поймем, но поймем слишком поздно.
— Да, печальная штука! — согласился Сергей. — Но еще печальнее, что покоряет это, пригнетает как-то… Сила чуется.
Дверь быстро раскрылась. Вошла Таня — запыхавшаяся, раскрасневшаяся. Оглядела комнату. — Уехал уже?
— Уехал, конечно.
— Ах ты господи! Ну, что это!.. Что, что он рассказывал? — жадно обратилась она к Варваре Васильевне и Сергею.
— Любопытный парень!.. — С медленною улыбкою Сергей неподвижно глядел в окно. — Как это он ловко выразился насчет обмозоленных книжкою мозгов! Черт его знает, какой-то совсем особенный душевный строй!
Таня быстро прошлась по комнате и решительно сказала:
— Слушайте, Митрыч! Теперь пять минут шестого, поезд отходит без четверти шесть. Поедем на извозчике на вокзал. Вы меня познакомите с ним.
— Что ж, поедем!
Они оба вышли.
В дверь раздался стук.
— Войдите!
Вошел больничный фельдшер Антон Антоныч, в белом халате и розовом крахмальном воротничке. Был он бледен, на вспотевший лоб падала с головы жирная и мокрая прядь волос.
— Варвара Васильевна, Никанора привезли: взбесился!
— Да что вы?.. Никанор? Взбесился-таки?
— В телеге привезли из деревни, связанного… Я, изволите видеть, дежурный, а доктора нет. Уж не знаю снимать ли его с телеги или доктора подождать. Больно уж бьется, страшно подойти. За доктором-то я послал.
Варвара Васильевна быстро надевала белый халат
— Ну, вот еще — ждать! Что ж ему так связанным и лежать?.. Пойдемте!
Они поспешно вышли.
Оставшиеся вяло молчали. Было очень жарко. Сергей сидел у окна и читал «Русские ведомости».
— Духота какая!.. Давайте, господа, на лодке покатаемся! — предложил Шеметов.
— Что ж, поедем.
— Только, господа, подождемте Татьяну Николаевну, — сказала Катя.
Сергей сердито возразил:
— Ну, вот еще! Ждать ее!.. Она, может быть, только к ночи воротится!
Лицо его было теперь нервное и раздраженное. Токарев усмехнулся:
— Я готов пари держать, что она с ним села в вагон, чтоб проехать одну-две станции!
Где-то с силою хлопнула дверь. В больничном коридоре тяжело затопали ноги. Кто-то хрипло выкрикивал бессвязные слова и хохотал. Слышался громкий и спокойный голос Варвары Васильевны, отдававшей приказания. Шум замер на другом конце коридора.
Варвара Васильевна вошла в комнату. Катя со страхом спросила:
— Что это такое? Правда, бешеный человек?